На наши глаза надеты своего рода очки. Мы прекрасно это чувствуем. Мы расширили свои знания о мире, нам стали доступны люди и места, недостижимые прежде. Но вещи, которые мы приобрели, утратили при этом свою подлинность. Со мной это случается постоянно. Свадьба моего брата проходила во дворе дома наших родителей, собралось больше ста гостей, они расположились под гирляндами из светящихся бумажных фонариков, натянутых между деревьями. Я на время покинул праздник, чтобы позвонить по телефону и прочитать сообщения, и тут с удивлением обнаружил, что мой друг выслал мне на телефон фотографии с этого самого празднества.
Самая очевидная причина отказа от подлинности – это, конечно, возможность получить доступ к улучшенной версии скучной и тусклой реальности. Почувствуйте прелесть «очков “Гугла”»[57], выпущенных в 2013 году, которые обещают нам именно это – улучшенную реальность. Этот портативный компьютер представляет собой шлем (весьма нелепый и отчасти футуристический), на котором установлена миниатюрная видеокамера и экран. Управляется устройство при помощи голосовых команд. Можно приказать ему сфотографировать то, что мы в данный момент видим, или просмотреть в архиве Google старые фотографии Халка Хогана[58], чтобы иметь возможность сравнить его прическу с прической парня, сидящего рядом в вагоне метро. Сайт компании приветливо улыбается: «Приглашаем в мир за стеклами очков». То есть приглашаем в улучшенный (читай, неподлинный) мир.
Все вы помните, что Изумрудный город в «Волшебнике Оз» на самом деле вовсе не был изумрудным. Да, в голливудской версии Джуди Гарленд и ее компания бродят по сверкающему роскошному городу. Однако в книге Фрэнка Баума и Дороти, и ее друзей уговаривают перед заходом в город надеть «защитные очки», чтобы не ослепнуть от невероятного блеска. Только много позже они узнают, что именно зеленые стекла очков придают всему окружающему сказочный вид. Изумрудный город (так же как и волшебник за кулисами) – это обман. «Но разве здесь не все зеленое?» – спрашивает Дороти. «Не более чем во всех других городах, – отвечает Оз. – Но местные жители так долго носили зеленые очки, что большинство думают, будто это и в самом деле Изумрудный город».
Когда мы надеваем зеленые очки, чтобы приукрасить реальность, мы всегда попадаем под влияние авторитетной власти и лишаемся части собственного зрения.
Время, которое мы проводим за экраном, наше увлечение цифровым миром могут стать катастрофическими для понимания подлинности, да и как иначе? Парадокс: нас не покидает желание иметь в руках весь мир, но оно же удерживает нас на расстоянии вытянутой руки от реальности. Coursera.org доставляет лучших преподавателей мира к вам на дом, но одновременно превращает процесс обучения в экранный интерфейс. Мобильный телефон в руках ребенка позволяет быть все время на связи с подружками, но формирует у него уверенность, будто обмен текстовыми сообщениями – это и есть задушевное общение.
Когда в 1936 году Уолтер Бенджамин размышлял о появлении механического воспроизведения, он удивлялся сверхъестественным изменениям, при которых «собор покидает свое место и появляется в кабинете любителя искусств», «хорал, который должен потрясать слушателей в соборе или на улице, можно послушать в комнате». Побывав в кинотеатре, где, всем на удивление, образы заговорили, Бенджамин пришел к выводу, что в кинематографе созерцание красоты превратилось в легкодоступное переживание, а сама красота лишилась «ауры», «подлинности». Бенджамин писал: «Подлинность вещи – это квинтэссенция всего в ее сотворении, что может быть передано потомкам – от физической долговечности до исторических свидетельств, которые она в себе заключает». Что за странная озабоченность какими-то историческими свидетельствами, можем мы подумать. Действительно, весьма старомодно думать, будто человек (или вещь) становится душевно богаче, если был в какой-то единственный и неповторимый момент в каком-то единственном и неповторимом месте. Бенджамин даже беспокоился за актеров, которых он видел на экране, полагая, что «впервые… человек поставлен в положение, когда, представляя действо во всей своей цельности, он лишается своей ауры. Аура присутствует с нами здесь и сейчас, у нее не бывает копий». Эта тревога почти уничтожена YouTube и ему подобными сайтами, мы отучились заботиться о подлинности вещей, когда цифровые копии дают нам безжизненное, лишенное ауры представление о контенте. Такое старомодное попечительство о подлинности, «ауре» требует уединенных размышлений, а этого нам очень недостает. Вывод такой: без возможности побыть наедине с собой мы рискуем настолько поглупеть, что поверим, будто вещи (письмо от любимой, живое исполнение песни, человеческое лицо) значат меньше, чем цифровые образы. De Beers[59] накапливает и прячет свои алмазы, чтобы создать их дефицит, увеличивая тем самым эксклюзивность. Возможно, настало время искусственно создавать дефицит общения, взаимодействий, отношений и вещей, которые мы потребляем. В противном случае вся наша жизнь рискует пройти, образно говоря, под треск морзянки, заглушающей невыносимым стрекотом истинные ценности.
* * *
Я часто чувствую себя так, словно подлинность начинает быть неустойчивой. В зависимости от того, с человеком какого возраста я разговариваю, мое ощущение подлинности и реальности сильно колеблется. Мое собственное представление о подлинности хлюпает в болоте заурядной середины. Возможно, это означает, что я сам в меньшей степени настоящий, чем родившиеся раньше или позже меня. Я оспариваю обе аутентичности. Для меня и моих сверстников все, что происходит вокруг, – это путаница, какой-то двусмысленный туман, хотя мы нечасто признаемся в этом. Мы ищем объяснение наших недомоганий на сайте клиники Майо, но лечимся средствами народной медицины. Мы отказываемся подчиняться церковным заповедям, но нас не покидает стремление к духовности и мы читаем Экхарта Толле[60]. Большую часть года мы рабски служим нашим мобильным телефонам, а потом летим в пустыню и там предаемся необузданному разгулу на фестивале «Горящий человек»[61]. Один мой друг, особенно пристрастившийся к телефону, раз в месяц ходит в передвижную сауну, оборудованную в кузове грузовика. Он раздевается донага и сидит несколько часов в жаре вместе с несколькими такими же мужчинами и женщинами. Они беседуют о смысле жизни, а потом он снова одевается, берется за свой телефон, то есть возвращается к привычной цифровой жизни. Я же нахожусь в том состоянии, когда не могу назвать одно переживание подлинным, а другое неподлинным. Мы учимся воспринимать оба мира как реальные, понимать истоки и ауру вещей, которые таинственным образом падают на нас с неба.
Главный пример – это проект «Google Книги». В ходе его выполнения оцифрованы десять миллионов книг, чтобы демократизировать человеческое знание в невиданных доселе масштабах. Новая технология нуждается (на короткое время) в старой для извлечения содержания, старая же нуждается в новой (всегда), чтобы ее смогли увидеть миллионы. Разрешение современных экранов и принтеров вполне достаточно, чтобы цифровые копии удовлетворили ученых, которым отныне не придется рассматривать древние манускрипты (если, конечно, они не жаждут поделиться незабываемыми впечатлениями). Латинский оригинал работы «О вращении небесных сфер»[62] Николая Коперника хранится в Ягеллонском университете в Кракове, но он, как и оригинал Вергилия IV века или версия сочинений Евклида XII века, может быть легко доставлен вам домой по цене авиаперевозки. Это вызывает душевный трепет: мы получаем возможность посмотреть, как выглядел разворот журнала Popular Science в 1920‑е годы или взять в руки экземпляр «Декамерона» Боккаччо в том виде, в каком он был издан в XIX веке. Священная неприкосновенность старых манускриптов бледнеет перед такой доступностью. Литературный критик Штефан Фюссель говорил: это означает, что «драгоценная старая книга и новые средства вступили в бесценный симбиоз». Я бы добавил: пока.
Наша подлинность со временем уступит место новой подлинности. Но сначала сохранится положение неустойчивого равновесия, чувство двух наложенных друг на друга подлинностей, своего рода сделка между ними.
Когда Гутенберг печатал свою Библию, он старался бережно относиться к требованию подлинности у своих читателей, сделав печатную книгу лишь версией более ранних рукописных копий. В книге The Gutenberg Revolution Джон Мэн описывает титанический труд, приложенный для того, чтобы создать превосходную суперверсию рукописной Библии, а не что-то принципиально новое. Подлинность, или укоренившаяся идея подлинности, – вот что было ключевым в создании новой Библии. Три гравера работали четыре месяца, чтобы сделать печатные формы, которые должны были воспроизвести все особенности рукописного текста. (В этой Библии, содержащей 1282 страницы, есть даже знаки ударений, которыми писцы пользовались для обозначения кратких форм слов.) Несмотря на то что в то время бумага уже была доступна (и основной тираж Библии был напечатан на бумаге), Гутенберг заказал пять тысяч телячьих шкур, чтобы напечатать около тридцати «аутентичных» экземпляров на тонком пергаменте. Библия Гутенберга – этот полиграфический шедевр на все времена – претендовала на то, чтобы быть образцом традиционной подлинности, хотя именно она стала первой ласточкой новой аутентичности, которая постепенно начала вытеснять старую. Но сначала наступил чарующий момент зыбкого равновесия. В конце XV века рукописная и печатная культуры мирно сосуществовали, печатные книги копировали от руки, а рукописи печатались. Старое, «подлинное» произведение и новое, «поддельное» какое-то время оказывали влияние друг на друга.
